Андрей Авсиевич — 29-летний сын священника из Гродно. За комментарий в адрес милиционера он отсидел три года в ИК № 15 в Могилеве. Там же, куда отправили некоторых «рельсовых партизан», осужденных по делу группы «Буслы ляцяць» и подрыву самолета в Мачулищах. В интервью «Зеркалу» он рассказал, как в колонии шили военную форму для российских солдат, чего ожидал от демсил и гражданского общества и насколько эти ожидания разошлись с реальностью.
Приговор Андрею Авсиевичу вынесли в декабре 2021-го. Он получил 3,5 года колонии по ч. 1 ст. 130 УК (Разжигание расовой, национальной, религиозной либо иной социальной вражды)
за комментарий в одном из телеграм-чатов. До задержания парень жил с родителями — матушкой Людмилой и отцом Иваном. Отец Иван до получения инвалидности служил в Свято-Покровском кафедральном соборе на улице Ожешко и храме Усекновения Главы Иоанна Предтечи на улице Курчатова. Там же работала и матушка Людмила. Андрей ухаживал за отцом и был его опекуном.
Сейчас для бывшего политзаключенного открыт сбор на BYSOL. Вы можете поддержать его по этой ссылке.
«Камера на „крестинах“ стоит всегда, когда приходит заказ из ДИН, и тогда же дают „сутки“»
— Когда приехал в колонию, у меня все время в голове звучал вопрос: «Что я вам сделал? Вот лично вам?» — рассказывает Андрей. — В СИЗО относятся просто: сидишь — ну и сиди, потом поедешь свое отбывать. Да, какое-то давление через зэков есть, но в целом на тебя всем плевать. А приехав в зону, я как будто встретил личных врагов. У них была злость, словно пришел к ним домой и что-то натворил. Мне это было совсем непонятно. И иногда слегка накрывало, когда сидишь в своих мыслях и думаешь, что это еще только начало, а впереди — два года.
Авсиевич приехал в могилевскую колонию в середине февраля 2022 года. Перед тем как попасть в ШИЗО, парень успел только побывать на карантине и удивиться, «насколько все советское, покосившееся, разрушенное».
— Наверное, когда мое дело смотрели, не было начальника, потому что после карантина было распределение новичков по отрядам и он кричал: «Почему они до сих пор не сидят?!» Мне дали десять суток, — вспоминает собеседник. — Когда помещают в ШИЗО, на тебе нательное белье (зимой — без нижнего), тапки, легкая синтетическая накидка с длинными рукавами и широкие штаны. Днем в камере еще более-менее, можно присесть возле батареи, облокотиться на нее. А вот ночью очень холодно, как будто специально на коридоре открывают дверь, чтобы был сквозняк. Поэтому люди, бывало, спали, положив руку на батарею, и утром просыпались с ожогами.
Особое отношение к политическим Андрей первый раз на себе ощутил как раз перед отправкой в ШИЗО, на первых «крестинах». Так называют поход на комиссию при начальстве колонии, которое рассматривает рапорт за «нарушение» и выносит наказание. Кроме изолятора, что чаще всего происходит с политическими, могут еще лишить передачи, свидания, звонков близким.
— Я дважды был на «крестинах». Это выглядит так: стоит камера (видимо, для отчета в ДИН), сидит начальство. Ты представляешься, они даже не рассматривают, за что у тебя рапорт, — все прекрасно понимают, и разговор сразу ведется «по сути дела». Когда пришел первый раз, начальник кричал что-то про «вы там перевернуть страну хотели», «только толпой можете, как шакалы, в стаи собираетесь». Я слушал это, смотря на пятерых офицеров перед собой, и думал: да, а вы мочите не толпой… Идет этот крик, оскорбления. Потом начальник говорит заместителю выключить камеру, и после уже начинается нормальный разговор.
По словам Авсиевича, часто политические оказываются в ШИЗО «по заказу» из ДИНа: решают наказать отдельного человека и дают указание колонии там. Второе попадание в изолятор для Андрея было как раз заказным.
— Формальный повод — не представился. А вообще дело было в том, что письмо, которое я отправил на волю, опубликовали на «Вясне». В кабинете начальника тоже стояла камера, правда, на меня уже не кричали. Он говорит: «Мы же говорили, чтобы нигде информация о тебе не появлялась!» Ну, отвечаю, так получилось. Он: «Ну, значит, на тебе десять суток», — вспоминает собеседник. — Как я понял, камера стоит всегда, когда приходит заказ из ДИН, и тогда же дают «сутки». На некоторых людей заказ приходил часто. Я сидел с одним известным политическим, который так каждый месяц должен был сидеть в ШИЗО. Потом, видимо, пришел более серьезный запрос, потому что его закрыли уже в ПКТ. То есть, если ты известная личность, тебя будут заказывать постоянно.
Парень говорит, что к таким осужденным может быть в принципе постоянное внимание: их чаще проверяют, вызывают в штаб на «беседы», «кошмарят». Самому ему в этом плане, можно сказать, повезло.
— Политических, которые им не очень интересны, не сильно трясут. У меня так было. Но вот если что-то засветилось в СМИ… Они сразу, еще как приезжаешь, говорят: «Начнешь пиариться — будешь сидеть». Почему так, никто не объясняет. Просто дают понять, что ты не должен привлекать к себе внимание. Может, не хотят, чтобы шло внимание к их колонии. Были случаи, когда человека поздравляют с днем рождения в интернете — и тут на него пишут рапорт, начальник колонии вызывает: «С днем рождения! На тебе десять суток». Это типичные моменты, и иногда люди уже шутят: «Ну, у меня завтра день рождения — поеду, скорее всего, „отдыхать“».
Несмотря на то что упоминание фамилии может грозить таким наказанием, многие политзаключенные «относятся к этому с пониманием», рассказывает Андрей.
— Многие осознают: «Да, люди на воле меня поздравили, но посадили-то меня не они, а вот эти». Они знают, кто действительно виноват в этом. И когда ты приезжаешь с зоны, уже понимаешь, что ничего сильно страшного в ШИЗО нет — знаешь, какие там условия, как сидеть, чтобы не было проблем, — говорит парень об ИК № 15. — Неприятно, но в целом терпимо. Помню, просыпаюсь: за окном сильный мороз, метель. И думаю: сейчас мужики стоят полчаса-час на улице, «заряжаются» на промку (на работу на промзоне. — Прим. ред.) — все отряды выстраиваются в длинную очередь и проходят осмотр. Это одна из стадий пыток: мороз или дождь — холодно нереально, а ты стоишь и по два шага движешься вперед. И иногда думал: «Хорошо, что я не там, а в ШИЗО. Обнял батарею, и мне в целом нормально».
Хотя оказаться в претендентах на отправку в изолятор, считает Андрей, было несложно в принципе.
— У них, возможно, есть какой-то план в месяц сажать определенное количество людей. Тогда они идут в отряды искать, кого бы отправить. Начинают сумки смотреть на совпадение с описью, порядок в тумбочках. Объявляется такая охота, — вспоминает он. — Есть те, кто подставляет. Как-то приехал политический на «зону», его подзывает к себе один человек, мол, давай я тебе тут все покажу-расскажу. Начал водить по локальному участку: смотри, вот там камера висит, вот тут висит, а там — «мертвая зона», ничего не видно. На следующий день его вызывают на «крестины»: «Ах, так это ты „мертвыми зонами“ интересовался?» И десять суток ему. То есть тот зэк сам «провел экскурсию», а потом пошел в штаб и нажаловался, якобы политический интересовался. Там были люди, которые работали на ментов и бегали в штаб чуть ли не каждый день.
Но самое суровое наказание, которое стали применять ко многим политзаключенным в последние два года, — новая «уголовка» по ст. 411, якобы за «неподчинение администрации колонии». Следом идет перевод в СИЗО, дальше — увеличение срока минимум на полгода-год и этап в новую колонию. Так уже судили Сергея Тихановского, Полину Шарендо-Панасюк, Юрия Зенковича, дважды — Сергея Ефимова, а также Никиту Золотарева и многих других.
И такие процессы всегда заказ, говорит Авсиевич.
«В 2024-м на швейке начали шить русскую военную форму»
В могилевской ИК для заключенных есть несколько видов работ. Авсиевич сначала попал на так называемую лучину — длинные куски древесины нарезали на короткие и тонкие. По его словам, после они шли на производство, связанное с IKEA. Когда ввели санкции, по словам Андрея, фуры за «лучиной» ездить перестали. На территории также находится мебельное производство, и осужденные им очень недовольны.
— Это полный цикл: приезжают бревна, лес, его нарезают на доски, потом что-то отдают на поддоны, какая-то часть — на шкафы, кровати, столы. Делается полностью все. Что-то, наверное, идет на нужды каких-то зон, а что-то — на заказ. Там нужно работать, как на гражданской работе, а платят очень мало — может, рублей 15. Бригадирам больше — до 200. Но такая сумма на всей промке будет, может, человек у десяти. Ну и сварщики получают где-то рублей по 100. Только абы кому такие работы не давали — политического бригадиром не поставят никогда: у тебя желтая бирка — ты страшный преступник. На моей памяти там только один политический работал, но он говорил, что не при чем и вообще дружит с ментами.
Авсиевич занимался очисткой проводов в пыльных, прокуренных цехах. Он вспоминает, что в 2023 году норма была до двух килограммов. Потом ее стали увеличивать, и к 2024-му она дошла до 10 кг. Парень говорит, что выполнить ее было непросто. Легче было на швейном производстве, которое, по его наблюдениям, было частично «переориентировавшимся» под беларусские связи с РФ.
— В конце 2023-го принесли кучу пластикового мусора, который надо было сортировать. Это ужасная работа: вонь, респираторов не дают, перчатки еще кое-какие находишь, но все равно эти грязные банки. Весь мусор, бутылки, завозили из России, — утверждает Андрей. — Потом, когда в Беларусь приехали вагнеровцы (мы об этом узнали по новостям), поступил заказ на матрасы. Привезли материал, похожий на военную форму. Мы брали наполнитель, какой-то переработанный мусор и запихивали в чехлы, сшивали их. В принципе работа нормальная была — не в грязи. Вместо десяти матрасов два на расслабоне сделаешь, и нормально. Понятно, что политическим не очень приятно было это делать, понимая, зачем все. Но и выбирать особо не приходилось.
Следом за этим заказом пришел еще один, связанный с войной. Но на том производстве Андрей не работал: тех, у кого связанная с «политикой» статья, туда не пускали.
— А в 2024-м на швейке начали шить русскую военную форму — я видел, как выгружали что-то в цифровой расцветке, как у военных РФ, — вспоминает молодой человек. — С промзоны другие осужденные приносили пуговицы с российскими гербами. Обычные зэки даже с гордостью рассказывали: «Вот, я шью для российской армии!» Там есть ребята, которые живут пропагандой. Я бы сказал, что большинство обычных заключенных считают, что война — это круто: они смотрят телевизор.
— Информацию о том, что происходит на воле, в политике и на войне, в колонии получают обрывочно, доходит много слухов. Иногда ловило «Русское радио», и там что-то вбрасывали: например, так мы узнали про марш Пригожина, — вспоминает он. — Информация очень плохо, искривленно доходит, много слухов. Иногда что-то можно услышать во время звонка близким, остальное выхватывается из «новостей» по госканалам. Поэтому ты не понимаешь, что действительно происходит. Смотришь того же Соловьева, переворачиваешь его слова и пытаешься в чем-то более-менее разобраться.
Но пытаться узнать что-то о воле во время звонков, по словам Авсиевича, для политических особенно опасно, потому что их стараются максимально контролировать:
— Обычные осужденные приходят, звонят, говорят минут по 15. Мы — по семь минут. Ну и у нас все по-другому: приходит оперативник, сначала берет трубку и спрашивает, кто на той линии, — удостоверивается, что там родные. Дальше ходит рядышком, греет ухо. А когда сделали IP-телефонию и звонили уже через ноутбуки, все разговоры политических стали записывать. Возможно, потом какой-то сотрудник после все отслушивал. И это страшно: мало ли что ты скажешь.
В начале 2024-го администрация стала по-другому давить на политзаключенных: за общение и помощь им в ШИЗО отправляли уже обычных осужденных, чтобы те старались с ними не контактировать, опасаясь наказания. Парень рассказывает, что за годы, проведенные в могилевской колонии, взаимоотношения между осужденными заметно поменялись.
— Я бы сказал, что политические очень перевоспитали зону. Когда я туда заехал, там и менты были злые, и зэки. На тебя постоянно рычали: «Ты! Иди сюда! Покажи сумку!» И спустя два года после того, как там появилось столько вменяемых людей, это очень сильно изменилось, — считает собеседник. — Уже не было этого рыка, ненависти в глазах, проверки стали проводить спокойно. Другое общение между людьми, и со стороны ментов в том числе. Даже к нам они стали относиться, как к адекватным: видимо, поняли, что мы не террористы, не суперзлодеи, как их обманывали. А гораздо более интеллектуальные и культурные, чем они сами.
Среди заключенных стало меньше агрессии друг к другу. Когда им стали запрещать нам помогать, ментов, по сути, никто не слушал. Чуть-чуть подстроились, но все равно поделятся с тобой чем-то, просто скрыто. Общаются — люди же живут с тобой, знают, какой ты. Даже к «низкому статусу» уже не так относились. Политические на него не реагировали, и зэки как будто увидели, что можно по-другому. Приехал парень с «малолетки» (воспитательная колония для несовершеннолетних. — Прим. ред.), говорит: «Я так удивлен, как вы к „петухам“ относитесь! У нас их постоянно шпыняют». И из той колонии все приезжают просто невменяемыми, это заведение точно не про воспитание.
«Полк Калиновского на грани развала, демсилы, скандалы… Я на все это посмотрел, когда вышел, и понял, что вряд ли кто-то кого-то освободит»
О давлении и требовании писать прошение о помиловании на имя Лукашенко раньше рассказывал другой освободившийся из ИК № 15 политзаключенный — Алексей Киреев. Андрей Авсиевич говорит, что на его памяти не было случаев, чтобы заставляли массово это делать. По его словам, еще в начале этой «кампании» администрация подошла к вопросу формально. Предложила написать заявления нескольким осужденным, после те написали отказы, и на этом все затихло.
Андрей больше вспоминает о другом: люди за колючим забором ждут, когда их отпустят. Многие, по его словам, поначалу надеялись на амнистии. Кто-то — что смогут повлиять уехавшие политики и активисты.
— Ожидание, наверное, у большинства было всегда: там же неизвестно, что происходит. Особенно по части демократических сил, поэтому все думают, что тут идет суперработа, что у них все получается, и надеются на освобождение. Хотя, чем дольше сидишь, тем меньше этой веры. Когда ты там год — еще ладно. А когда отсидел четыре и еще два остается — вряд ли, — рассуждает молодой человек. — Но при мне было так, и я сам верил, что что-то делается. Сейчас оказалось, столько новых фамилий появилось! А в зону же попадают лишь обрывки информации. Кто-то считал, что демсилы работают, кто-то — нет. Когда я сам вышел, был немножко в шоке. Узнал о плане «Перамога» и о том, чем все это закончилось, и вообще не понял, как такое возможно. Читал, что полк Калиновского на грани развала (на самом деле, речь шла о реформах в полку, а не о том, что он на грани расформирования. — Прим. ред.). Все эти скандалы, люди ругаются друг с другом непонятно из-за чего. Кажется, что мы все заодно, а потом получается, что каждый начинает тянуть одеяло на себя. Я на все это посмотрел и понял, что вряд ли кто-то кого-то освободит.
Парень рассказывает, что еще сильнее разочаровался, когда стал пытаться скорее выехать из Беларуси, а помощь по эвакуации затягивалась. Стресса и негатива добавляло внимание к новому экс-политзаключенному со стороны силовиков.
— Я думал, что выйду, в течение месяца сделаю визу… Мне говорили: все сделаем, поможем. И вроде бы поначалу началось какое-то движение, а в итоге затянулось, — объясняет он. — А ты же в это время ходишь отмечаться к ментам, на какие-то собрания и лекции, тебе звонят из уголовного розыска и говорят сдать ДНК, сами приходят к тебе домой. Сидишь в этом стрессе, в паранойе какой-то, боишься звонков в дверь, шорохов. А тебе говорят: «давайте попробуем вот так», потом «давайте подождем», «скоро все будет». Думаешь: ну что, за четыре года нельзя было что-то наладить нормально? И понимаешь, что всем с большего плевать.
Рассказывая о своем опыте, он объясняет, что помощь с визой и подготовка отъезда в итоге заняли три месяца. А пока Андрей был в пути, со стороны службы эвакуации были проблемы с коммуникацией, нечеткие инструкции.
Андрей сейчас в Польше. Из дома он уезжал с пониманием, что обратно в ближайшем будущем не вернется, с собой взял только рюкзак. На месте беларусские организации помогли ему с жильем на первые месяцы и и финансово. А вот с легализацией и адаптацией в новой стране, говорит, пришлось разбираться самому.
— BYSOL дал 500 долларов, еще одна организация — 800. Из Литвы по 2000 злотых (около 507 долларов по курсу на 25 февраля 2024 года. — Прим. ред.) два месяца давали. Еще BYSOL открыл сбор. Что-то переводили сами люди. Помогли медосмотр небольшой пройти. По документам я во всем разбирался сам. Как-то предложили юридическую помощь по подаче на международную защиту — пришел, и мне рассказали все то, что я уже знал, — рассказывает Андрей. — Грустно все это. То, что в Беларуси люди станут жить своей жизнью, было понятно: под террором по-другому жить не будешь. Но с демсилами, организациями… В СМИ рассказывают, как всем помогают, всех поддерживают, и тебе казалось, что выйдешь, быстро выедешь, потом тебе как-нибудь помогут, может, даже с переобучением на новую профессию. А когда сталкиваешься, понимаешь, что это громкие лозунги. Даже с подачей на защиту — нет того, кто возьмет тебя за руку, проведет, скажет, какие именно документы подать. А это, кажется, элементарное. С тем же обучением польскому я обратился в одну организацию, у них нет мест: «приходите через три месяца, может, освободятся». В итоге смотрю сам что-то, слушаю.
Сейчас Андрей хочет купить ноутбук, чтобы переучиться на IT-специальность и найти стабильную работу, потому что его личный вместе с компьютером конфисковали при задержании. И планирует налаживать новую жизнь.
— В целом психологически я себя более-менее нормально чувствую. Иногда накатывает, конечно… По сути, ты выходишь из колонии под стрессом, потом оказываешься в другой стране, не зная языка, не понимая, как тут жить, куда обращаться… Есть люди, которые действительно помогают. В эти месяцы мне очень помог Вадим Ермашук (экс-политзаключенный блогер Vadimati. — Прим. ред.), очень поддерживает моя семья, — спокойно, без особых эмоций говорит парень. — Пока я пытаюсь сам учить польский язык, хочу найти работу, но не знаю, что делать. Какие-то маленькие цели ставишь, а глобально что будет, даже понятия не имеешь. Просто сижу и смотрю на полдня вперед, а что будет завтра, особо и не думаю.
Читайте также
